...В этом мире много лжи и недоговорок, много ублюдочных рож, готовых облаять каждого, кто пройдет мимо, но, что внушает надежду, есть и непогрешимые истины, под которыми хоть ужом вертись, они не сдвинутся ни на дюйм. Опоры и устои, такие же неоспоримые, как слова Библии, заскорузло-догматичные, как математические формулы. И одна из таких истин гласила, что, как далеко под кровать ни задвигай ночную вазу, запах дерьма скрыть не получится. Сколько Соре ни вещал с трибун оптимистичные тексты, которые перед выступлением только мельком пробегал глазами, от этого он больше верить в свои слова не начинал. Это как детская игра – все вы знаете, и я знаю, и я знаю, что вы знаете, но проиграет тот, кто первый засмеется. Отщепенцы и отбросы, что прятались в своем Городе Солнца, ленивые асоциальные выродки, не желающие ни работать, ни получать образование, ни подыхать, избавляя город от этой гнойной язвы, зато считающие своим непременным долгом заявить о своих правах, их становилось все слышнее и слышнее, и пора бы уже все прекратить, только цели пока что не оправдывали средства. Радикальные решения по-прежнему будут политическим суицидом, но у канцлера хватало и иных методов.
...С кардиналом он был знаком давно и основательно; нельзя сказать, что это походило на дружбу, переизбыток официоза да и их статус явно не способствовал, но отношения эти были отношениями двух хороших соседей. Что же касается самой религии, фанатиком Соре отнюдь не был. Скорее, наоборот. Не веровал вовсе, если уж начистоту. Церковь была идеальным инструментом власти, что есть, то есть, но немалая доля тщательно скрываемого скепсиса не позволяла канцлеру всерьез относиться к еврейским сказкам. Только вот по сути не имело значения, производит ли этот химерический ткацкий станок невидимую ткань для нового королевского платья, ткани достаточно было существовать в умах тех, кто, затаив дыхание, наблюдает за действом. В этой сказке не отыщется ребенок, который крикнет, что король голый, здесь и молочных щенков учат самозабвенно верить или не менее самозабвенно притворяться, конечный результат не менялся. Так, не имела ни малейшего значения фанатичность Карло, старый лис от этого не становился менее опасным и умным собеседником, который прекрасно знает свою роль в этом немудреном спектакле. О, а вот и первый акт: официальная встреча. Совещания такого масштаба с глазу на глаз неприличны, нужен ритуал, по сути, такой же нелепый и бессмысленный, как пляски неандертальцев вокруг оленя, нарисованного не стене пещеры, но нужно же что-то показывать в вечернем выпуске новостей. Отбыть свою повинность под прицелами видеокамер приглашенных журналистов удалось за двадцать минут; какие-то слова, какие-то вопросы, напускной интерес к заранее заготовленному и в машине просмотренному тексту. Тет-а-тет акт второй, и здесь уже можно отпустить охрану, отпустить секретаря, послать к черту прессу и всю привычно завертевшуюся вокруг него суету и просто поговорить. О нужном. О важном. Вернуться к теме ночной вазы и ее содержимого.
- Приветствую, Карл. – Ожидавшей в непривычной тишине, Соре, встал, склонил голову в приветствии, - Как твое здоровье?
Светская власть обычно скверно уживалась с церковниками; и верх нелепости терять этого кардинала в таком возрасте из-за болезни или от его излишней радикальности, что одинаково скверно сказывалось на его самочувствии, Верга пережил уже не одно покушение. Не умеет быть осторожным.
На чистом автоматизме покончив с предписанными этикетом условностями, канцлер перешел к разговору, из-за которого, собственно, и был предпринят визит:
- Дела католической церкви, конечно, не моя компетенция, но власть должна идти рука об руку с верой, меня настораживает раскол, назревающий в нашем обществе, как бы он не коснулся и вас. Я делаю все возможное ради блага жителей как Метрополиса, так и Города Солнца, но этого, похоже, недостаточно. Боюсь, в ближайшее время мы можем столкнуться, да, впрочем, уже сталкиваемся с экстремизмом, случаи подобных акций единичны и об этом не знает широкая публика, но их может стать больше. В Метрополисе и так хватает вещей, о которых нельзя говорить перед людьми, которые доверяют мне, за благополучие которых я отвечаю. Сегодня ночью какие-то твари сожрали двух человек прямо на улице, а мы не можем не то что побороть природу, но даже достичь единства в своих рядах.
Стороннему наблюдателю виделось бы какое-то участие в прозвучавших словах, но для Винсента за всем, что он говорил, стояла только проблема. Проблема, которую нужно решать, абстрактные слова и цифры, зудящая заноза в черепе; не ошибка, но стечение обстоятельств, принуждающее смести на кладбища какие-то фигурки, на каменные аллеи с аккуратными рядами урн, а кому-то и вовсе не достанется могилы, какая, к черту, разница… Им будет все равно. Ему тоже. Зашоренная мораль в этом случае подобна слепцу, ведущему других слепцов в пропасть; излишнее милосердие порой разрушительней войны.
- Мне нужна твоя поддержка, Карл. – Говоря, он смотрел мимо, но теперь поднял взгляд и смотрел в лицо своему визави, - Вплоть до придания виновных анафеме. Когда мы найдем их главарей, когда мы будем их судить, город должен в омерзении отвернуться от этих ублюдков. Да... и еще я не хочу, чтобы наша Ecclesia Catholica перестала быть таковой. Не допусти раскола, будь внимателен к тем, кто ведет богослужения в Городе Солнца.

Иногда это похоже на животное. Химерическая тварь, разлегшаяся у ног, заглядывает в глаза, у нее много голов, но глаза лишь некоторых светятся особым звериным разумом – не побрезгуй, протяни руку, и она будет урчать и клониться вниз, подставляя мягкое горло под небрежную ласку; она существует по законам живого, несмотря на прорастающие из громадного тела металлические детали законов и догм. С этим нельзя иначе, на нее можно смотреть как на паразита и как на помощника, как на свой особый инструмент и как на затаившегося врага, она всякого удушит, не поморщившись, забыв об этом, без угрызений совести об упущенных возможностях. Но церковь бывает и полезной. Верга прав – химера ослабла, она почти ничего не значит слишком для многих, и удерживает ее слишком малое, кроме того самого латунного скелета, которым она срослась с властью; трепетная двоякость, баланс на тонком и звенящем острие – попробовать дать ей больше или оставить как есть, но вера, это шторм, который не обуздать человеческой рациональностью. Тварь может стать ублюдочным властелином, это сейчас так легко смеяться над наивными зверствами инквизиции и оправдывать это нравами того времени. Оставь как есть, оставь как последнее средство… последнее перед чем? – так говорит разум, так говорит логика и это правильно. Тот маленький бесенок, что тянет ручки и пищит – дай, пусть он помолчит. Это было бы интересно с позиции стороннего наблюдателя, а ему еще долго смотреть в белесые глаза подыхающего чудовища. Ты знаешь, и я знаю, но эта глотка еще в состоянии поглотить тебя и меня, и всех этих людей, извольте уважать.
Соре слушал внимательно и с привычно-деловым выражением на лице, чего уж там, с обычной маской на лице, но сколько бы он отдал за то, чтобы понять, о чем сейчас думает кардинал. Почему он уходит от ответа, химера же сама понимает, чьи руки ее могут подкормить в нужный момент. Жалость, слабость, ее тело разлагается заживо в свете софитов и при большом стечении народа, перед тысячами любопытных глаз, но все может измениться в один момент, это поймет всякий, кто умеет прослеживать следствия до их причин. Да, конечно, паршивенькая гордыня, куда там научить церковников шипеть по команде и кусать по команде, они слишком возвышенны для этого, как будто живут в своем замкнутом мирке, куда еще не проросла естественная логика событий, где поощрение следует за действием, а не падает с неба за какие-то особые духовные заслуги. Наивны как дети, но далеко не так же глупы… пожалуй, к вящему его сожалению.
- Все в наших силах, Карл. – Тщательно взвешивая каждое слово, проговорил он, - Слишком долго мои предшественники и твои смотрели друг на друга как на нежеланного брата, а это неверно. Нам нечего делить, но у нас одна цель – принести благополучие всем этим людям, духовное или материальное. В моих целях и в моих интересах укреплять церковь, ведь что является оплотом морали, как не она? Мы можем принимать любые законы, но врачевать души нам не под силу. Сейчас же целью первостепенной важности является уничтожить тех, кто поставил себя против народа, против граждан Метрополиса. Ты прав – страха сейчас у них нет, но он может появиться, причем отнюдь не перед карой Господней. Где бы не рос этот сорняк, я должен выжечь его, но моих сил может быть недостаточно.
Так, именно так. Когда запах гари поселится на этих улицах, пусть удивленные и взыскующие взгляды направятся не на его одного. Пусть будет так, пусть гордыня, против которой они напоказ борются, будет сломлена и в их сердцах, ведь нет ни малейшего лицемерия в его цели, она сам так хочет, он хочет принести покой и процветание, и черт с ними, с мелочами вроде каверзных законов, которые все пытаются пропихнуть в сенате его привычные назойливые противники, каждый пытается урвать кусок, это привычная борьба, это нормально. Пусть кто-то подделывает документы, берет взятки и грабит загулявших пьяниц в темных закоулках Нирваны, это привычное, обыденное зло, которое будет всегда, на которое можно не обращать внимания. Там, дальше Нирваны, живет еще одна химера, и с ней договориться нельзя, ее можно только уничтожить, ее нужно уничтожить, с кровью, с болью вырвать эту опухоль на теле города. Сколько бы ни было голов – всем им красоваться отрубленными в вечерних выпусках новостей, но вина, обязанность отвечать за эти лужи крови, не должна лежать на канцлере. Вынужденный шаг, мера обязательная, но неприятная – так это должно выглядеть, сглаженно и в полутени. Возможность хоть в чем-то указать на кого-то еще будет драгоценна. Ах да, и еще это сладкое слово – секта. Намека должно стать достаточно, чтобы зверь кинулся на конкурента и порвал его в клочья, это же такое естественное противостояние за ресурс.

Любопытство сгубило кошку. Любопытство сгубило мышку. Болезненное любопытство выдает грех болезненной жажды власти, ибо что есть знание, как не власть? Что значит сетовать на неведение, если не показывать слабость? Что значит одарить знанием, если не одарить милостью, только вот кардиналу не к лицу что-либо просить. Но Соре ждал, ждал этого осторожного полунамека и прекрасно понимал положение своего визави. Незнание, оно как чертова заноза в черепе; незнание того, что творится в обезглавленном Метрополисе, хуже, оно не дает покоя, оно порождает все больше ассоциаций с гидрой, утратившей самую сильную из своих голов и рискующую погибнуть в схватке с самой собою. Погибнуть… но необходимо уметь договариваться, что он сейчас и делает. Не нужно поворачивать реки вспять и загонять церковников в угол, достаточно указать им цель, дать пищу для размышлений. Более чем достаточно, тем более, что у его сегодняшнего визита есть вполне четкая цель, но слова нужно выбирать столь же осторожно, как и идти по лезвию меча, простертого над бездной в какой-то старой легенде.
- Верно, это в его власти. – Канцлер кивнул, соглашаясь. Признавая, что понял намек, признавая, что может сыграть в эту игру – я знаю, что ты знаешь… может, но не станет; не здесь и не сейчас, - Но сейчас, когда мы только оправились от страшной потери, первостепенно не врачевание старых язв, а возмездие, и оно не за горами; помимо прочего, я хочу лично сообщить тебе новость о том, что виновные в гибели Томпсона уже в руках полиции. Результаты расследования еще не опубликованы, но все готовится, процесс будет максимально публичным, люди должны видеть, они должны знать – у нас нет секретов. Присоединиться или оставить все светскому суду – это уже твое решение, Карл, но я бы не рекомендовал устраняться, это вряд ли хорошо отразится на рейтинге.
Машина запущена, и остается только отойти подальше, чтобы не испачкаться. Кто знает, что где-то в камере корчатся маленькие, ничего не значащие человечки, которых в скором вырядят в костюмы чертей, а потом торжественно изваляют в дегте и перьях? Справедливость, она так относительна, справедливость, это такая шлюха… прошел месяц со дня гибели монарха, и уже начинали роптать о бессилии властей, когда ему пришлось самому сделать выбор и справедливости для отдельно взятых четверых человек выбрать справедливость для всего Метрополиса. Невиновные? Кто сказал – невиновные? В государстве, где суд является состязательным аттракционом, нет такого понятия. Есть вина доказанная или недоказанная, хотя недоказанной она в этом случае быть не может, ну просто никак не может, и не будет. Помнишь? – для слепой гранитной дуры нет разницы, кого кромсать бутафорским мечом бутафорского правосудия; и, по сути, разницы не было никогда. Слюнявые идеалы демократии остались в далеком прошлом, остались ворохами старинных книг, ничего не значащим музейным мусором; детские порывы к справедливости с возрастом замещаются строками законов, перед которыми все якобы равны. До того дня, когда заработает чудовищный механизм, пока не пожрет во имя каких-то своих целей кого-то, чей крик так никто и не услышит. Никто даже ничего не узнает и, право же, истина, упрятанная настолько глубоко, уже утратит всякий смысл. Останется голая выгода, рейтинги и помеченные маркером заголовки новостей по утрам.